Expert center for eurasian development
Rus / Eng

Кризис: сберечь старое, приобрести новое. Интервью с исполнительным партнером ECED Станиславом Притчиным



Кризис: сберечь старое, приобрести новое

Российский политолог о жизни и новых возможностях в период пандемии

Сегодня на вопросы портала Platon.asia отвечает Станислав Притчин, руководитель аналитической группы Центра изучения Центральной Азии и Кавказа Института востоковедения РАН.

- Многие эксперты говорят, что последствия пандемии коронавируса будут сравнимы чуть ли не с итогами масштабной мировой войны, поскольку мировая торговля практически замерла, приведя к существенному снижению ВВП в большинстве стран мира. При этом они полагают, что тем самым появилась возможность переформатирования международных отношений в сторону снижения напряженности во взаимоотношениях ключевых игроков, развития их солидарности, консолидации для решения глобальных проблем. Станислав, на Ваш взгляд, каким будет посткоронавирусное будущее в нашем регионе, как возможные изменения характера международных отношений могут повлиять на ЦА?

- Об этом сейчас достаточно сложно говорить. С экономической точки зрения мы можем сказать, что будет перестройка моделей, которые существуют. Туризм на какое-то время перестанет быть приоритетной сферой для стран региона, для Узбекистана, который долгое время именно в туристическую отрасль вкладывал средства. У Киргизии очевидна зависимость по многим импортным продуктам, которые используются в легкой промышленности. Мы видели, что были серьезные сложности в легкой промышленности КР после того, как была закрыта киргизско-китайская граница. Это первые выводы. Необходимо будет посмотреть, как экономическая ситуация будет складываться дальше в мире. Если китайская экономика сейчас восстанавливается и пытается нарастить упущенную за эти месяцы экономическую активность, то Европа, США, Россия только переживают пик экономического застоя. Поэтому, с одной стороны, Китай сможет стать определенным драйвером роста, но этот рост будет ограниченным, потому что Китай серьезно глобализирован и встроен в мировые цепочки распределения. Для китайских товаров закрыты ключевые рынки Европейского Союза, США - покупательская способность населения там снижается. И это обстоятельство еще долгое время будет оказывать влияние на Китай.

Очевидно, что определенные изменения и перераспределения в глобальной экономике еще будут происходить, как в связи с распространением коронавируса, так и ситуацией на рынке нефти. Рынок нефти важен для региона в целом: как для стран, которые поставляют энергоресурсы – Казахстан, Узбекистан и Туркменистан, так и стран, которые эти ресурсы потребляют. Это в дальнейшем серьезным образом может повлиять на покупательскую способность тех же Казахстана, России.

- Последует ли серьезное изменение характера взаимоотношений США и КНР вслед за всеобщей победой над коронавирусом? Стоит ли ожидать своеобразной Большой игры в ЦА между США и КНР? Какую позицию займет Россия во всем этом, учитывая, что для нее ЦА – зона «исторически обусловленных» национальных интересов?

- Если говорить о международных отношениях, то каких-то очевидных глобальных изменений сложно ожидать. Потому что те факторы, которые сейчас определяют заморозку любых контактов, носят временный характер. Но в отношении региональной ситуации мы видим, что достаточно позитивно ведет себя Узбекистан, который не только самостоятельно очень серьезно проводит работу по строительству больниц в разных регионах своей страны, улучшая инфраструктуру, делая более качественной услугу оказания медицинской помощи, так и помогает своим соседям, отправляя гуманитарную помощь соседям: Киргизии, Афганистану. То есть здесь у него лидерская позиция.

Сложно ожидать очередной большой игры за Центральную Азию между США и КНР. В целом, мы видим, что США все больше ориентируется на внутренние проблемы. И Центральная Азия, несмотря на то, что был визит Майка Помпео и объявлена новая стратегия в отношении Центральной Азии, это все равно не меняет глобально расклада сил. Они предполагают, что в целом интересов стратегического характера у США в отношении Центральной Азии сейчас нет. Здесь по-прежнему два ключевых игрока: Россия и Китай со своими интересами в сфере безопасности, экономики. США и ЕС с трудом могут конкурировать с Россией и Китаем в регионе, но пытаются занимать определенные ниши в политических вопросах, инвестициях, технологиях, пытаясь ответить на запрос альтернативного внешнего игрока.

В целом, понятен запрос региона на безопасность, на внешнюю поддержку в вопросах безопасности со стороны России. Россия эффективно эту политику проводит через ОДКБ, через двухсторонние контакты со странами региона, через сотрудничество по линии специальных служб по борьбе с терроризмом и экстремизмом. В такой политике есть запрос и интересы как самой России, так и стран региона.

- В одном из интервью Вы отметили, что «российская стратегия на поддержку региональной интеграции во многом строится на воссоздании экономических связей, существовавших в рамках советской модели экономики, и создании региональных точек роста за счет развития общего рынка». То есть Вы хотите сказать, что России выгодна интеграция постсоветской ЦА, если да, то по каким причинам?

- Вопрос по интеграции является частью глобальных подходов России к Центральной Азии. Ввиду того, что у нас прозрачные границы с Центральной Азией, то любые кризисные моменты, политические и экономические катаклизмы в Центральной Азии автоматически приводят к росту миграции, к рискам переноса такой нестабильности в саму Россию. Поэтому цель России – поддерживать стабильность политических и экономических режимов, максимально содействовать безопасности в регионе. Этим обусловлена и экономическая интеграция. Это для России инструмент продвижения ее интересов, это обеспечение рынков сбыта для российских компаний. Опять же, это обоюдная игра, присутствует интерес стран региона к российским рынкам, в том числе рынкам труда. В целом, интеграцию можно рассматривать как инструмент, который позволяет снижать торговые барьеры в условиях кризиса глобальных институтов площадок, которые должны обеспечивать либеральность и открытость экономик, имея ввиду Всемирную торговую организацию, которая сейчас находится в кризисе.

- Как думаете, есть ли перспективы полноценной экономической интеграции нашего региона, например, в формате таможенного союза, либо зоны свободной торговли? Насколько выгоден будет такой уровень экономического сотрудничества стран ЦА для России?

- Если говорить с экономической точки зрения, то интеграция на постсоветском пространстве в рамках ЕАЭС не всегда выгодна России. Распределение таможенных сборов между странами-участницами ЕАЭС не соответствует вкладу России. Она реально собирает больше таможенных сборов, поскольку у нее более крупный рынок, и распределяет эти сборы в сторону стран, меньше вложивших – например, в Киргизию.

Также Россия несет определенные издержки в плане субсидирования экономик в переходный период. Есть определенные льготы для новых стран-участниц, которые получают таким образом возможность защищать своих производителей. Но сама Россия теряет возможность поставлять туда свои товары. Но все равно идет поддержка из российского бюджета через различного рода перераспределение таможенных сборов, льготных кредитов странам-участницам. Поэтому интеграция не всегда экономически выгодна с одной стороны, но глобально она нацелена на создание устойчивого единого рынка труда, товаров. И это долгосрочная цель России в регионе. 
Регион не будет в настоящее время предпринимать какие-то шаги по интеграции. Во-первых, уже существуют институты и площадки в рамках СНГ, ЕАЭС. И создавать параллельную структуру – это достаточно нелепо, это очень серьезная дипломатическая работа. Но с другой стороны - не хватает политической воли. Максимум, что сегодня удается центральноазиатским государствам достичь самостоятельно – это регулярные встречи президентов в пятистороннем формате. Первая встреча прошла в Казахстане, вторая встреча консультативная состоялась в Ташкенте. Пока это тот максимум, на который способны страны, - сделать самостоятельно для усиления своей субъектности. Но этого недостаточно для той же самой интеграции.

- Станислав, правда ли, что сегодня в российской политической элите доминирует идея развития более дружественных и доверительных отношений с Азией в русле евразийства, согласно которой Россия сочетает в себе и культуру Европы, и культуру Азии, и все другие компоненты этих цивилизаций? Есть ли толика правды в том, что Москва пока смотрит на другие постсоветские страны с чувством собственного великодержавного превосходства?

- Я не утверждаю о великодержавном превосходстве. Я лишь говорю об экономических отношениях. Возьмем, к примеру, Казахстан. Он может строить равноправные отношения с Китаем, или он вынужден каким-то образом подстраиваться? Это связано с экономическим превосходством или глобальным? То же самое с Россией. Российское руководство смотрит, в первую очередь, на глобальную карту с точки зрения глобальных интересов, поддерживая свое реноме и позиции игрока с интересами в разных частях света: на Ближнем Востоке, в отношениях с ЕС, в отношениях с США и Китаем. В реальности есть понимание того, что в силу протяженности границы, исторических связей, глубокой экономической взаимозависимости, военной и политической взаимозависимости работу с регионом необходимо проводить. Например, с Казахстаном каких-либо сложностей нет. Количество существующих российско-казахстанских площадок как на региональном, так и на высшем уровнях говорит об очень высоком уровне взаимоотношений. Что касается российско-узбекских отношений, то за последнее время наблюдается серьезная положительная динамика на всех уровнях. Хотя Узбекистан не является членом ни ЕАЭС, ни ОДКБ.

Таким образом, российский подход к выстраиванию отношений с Казахстаном, Узбекистаном – это достижение равноправных отношений, без какого-либо доминирования, хотя стороны несопоставимы по масштабу и весу. И этот дисбаланс не виден в диалоге между странами. Пример тому - структура управления Евразийской экономической комиссии: все государства, включая Армению, Киргизию, включили такое же количество министров, как и Россия. 
И здесь, я бы не сказал, что есть четкое проявление великодержавного превосходства. Просто есть четкие государственные интересы. И Россия их обеспечивает теми возможностями и инструментами, которые у нее есть.

В отношении евразийства хотел бы отметить, что евразийство не является какой-то идеологией, которая заложена в основу российской внешней политики. Опять же прагматизм и возможности – это та идеология, которая сегодня присутствует. Там, где есть возможность укрепить свое влияние, играть более весомую роль, там российская дипломатия и руководство России максимально старается это использовать.